Приключений этой женщины хватило бы на несколько жизней.

 Она побывала пленницей, писательницей, светской львицей, актрисой, женой еврея во время оккупации.

Время закончилось, когда Колетт — так звал её муж, по девичьей фамилии, так похожей на имя — снова сидела в запертой комнате и писала. Муж заходил время от времени, чтобы бросить нетерпеливое: «Скорее! В доме нет денег!» Скорее Колетт не могла, даже зная, что, пока не закончит, из комнаты не выйдет.

Наградой за усердие были не слава — книги муж публиковал под своим именем — и не богатство. Дома муж всегда повторял о бедности, на обед не давали сладкого — из экономии, на каждый новый чулок деньги надо было выпрашивать. Наградой была возможность пройтись по дому, выйти в сад. На некоторое время Колетт становилась почти человеком.

Габриэль, или, полностью, Сидони-Габриэль Колетт родилась и выросла в бургундской глуши. Отцом её был отставной офицер. Выросла она не мечтательной девицей, а — кровь с молоком, коса до пола. Коса длиной больше полутора метров была её гордостью, тем более, что и в самой Колетт было чуть больше полутора метров. Мужчины вокруг вились, и Габриэль перебирала женихов, пока не появился Он.

Он, то есть Анри-Готье Виллар (хотя все звали его просто Вилли) был щёголем на четырнадцать лет старше, уже известным писателем и журналистом. Держался он с шиком, умел очаровывать собеседников и особенно собеседниц. Когда Вилли сделал Габриэль предложение, она и минуты не раздумывала. Она была околдована.

Семейная жизнь в столице оказалась совсем не такой, как в глуши. Всё было слишком дорого. Вилли постоянно приходилось экономить. На себе он слишком экономить не мог — ему надо было обедать с издателями, так что экономил он на молодой жёнушке. Ни о каких парижских платьях речи не шло — Колетт донашивала старые бургундские. В отличие от любовниц своего мужа, как она узнала однажды.

Она действительно его любила. Она отослала матери письмо, залитое слезами; мать примчалась в Париж. Вовремя —  молодая женщина наложила бы на себя руки. Колетт-старшая сумела подыскать ей клинику, где с неврозами работали не при помощи дисциплинарных наказаний. Габриэль провела там несколько месяцев. 

Муж, ставший кротким, забрал жену из клиники и повёз на отдых на морском берегу. Там он с ней гулял. Колетт болтала обо всём, что видела, и вспоминала счастливые дни своей жизни. «Ты отличная рассказчица,» заметил Вилли. «Почему бы тебе не записать это всё?» Колетт записала. То, что произошло дальше, она могла предвидеть — ведь она знала, что он никогда не пишет сам.

Вилли добавил в воспоминания Колетт парочку пикантных сцен и выпустил под своим именем книгу «Клодина». Книга стала бестселлером. По ней сходила с ума вся Франция. Её переиздавали; в честь неё называли духи и пирожные — и со всего этого Вилли получал отчисления. Правда, такими подробностями он головку жены не забивал.

Всего о Клодине, один за другим, вышло четыре романа. Каждый — к восторгу публики. На эти четыре романа Вилли купил себе дом, но не спешил переезжать туда с женой — у него снова появились поклонницы. Влюблялись они в книгу про Клодину, а он только снимал сливки. Чтобы любить его самого, у него была Колетт.

После пяти лет затворничества её стали превращать в светскую львицу. Появились парижские платья. Вилли оплачивал уроки танцев и гимнастики, появлялся под руку с Габриэль на театральных премьерах и вернисажах. Чтобы как-то уравновесить ее провинциальность, Вилли отстригает Колетт её косу: пусть щеголяет со стрижкой! Настолько модной, что решаются на неё пока единицы.

Увы, эта жертва оказалась напрасной. Наигравшись в мужа шикарной женщины, Вилли бросил её без копейки денег. Выручала помощь от матери. Она сняла за гроши комнатку в том же доме, где Вилли жил в роскошных апартаментах. Предстояло зарабатывать самой.

На писательство надежды не было: чтобы женщина могла зарабатывать книгами, у неё должно было быть имя. У Колетт не было имени. Романы принадлежали для всех перу её мужа. Всё, что у неё было — необыкновенно говорящее тело, раскрытое учителями танцев. В 1906 году в одном из парижских театров появилась актриса — маленькая, с короткой причёской, играющая роли без единого слова.

Танцовщик Жорж Ваг поставил ряд танцев-пантомим, полных эротического подтекста. Один из них был особенно смел: весь танец, не прекращая двигаться, Жорж и Колетт не отрывали друг от друга губ, слившись в поцелуе. Зал гудел, как от электрического тока; газетные критики рукоплескали. Таких порядочных людей, как актёры, Колетт, по её признанию, не встречала больше нигде. Не привыкшую к свободным нравам закулисья крошку-актрису все опекали.

С театральных подмосток Колетт удалось вырваться, как и многим до неё, в новое замужество. В Колетт влюбился барон де Жювенель. Она полюбила в ответ искренне. В театре она занималась писательством между делом — пьески, либретто, скетчи, пантомимы. Став баронессой, она посвящала этому делу почти всё время. А чему ещё? В свете ей делать было нечего — дамы кривились при одном её появлении.

Тем временем началась Первая мировая война. Барон уехал на фронт. Колетт состряпала фальшивые документы и бросилась следом, только чтобы быть рядом с любимым. Маленькую дочь она оставила на попечение няньки. Только через несколько недель барону удалось уговорить Колетт уехать домой.

Через несколько лет Колетт узнала, что муж ей изменяет. Она не просто бросила его — она стала искать утешения в объятьях своего семнадцатилетнего пасынка. Она на тридцать лет его старше! Что это, изощрённая месть?

Эта связь — мачехи с пасынком — длилась пять лет. Потом барон подыскал сыну невесту. В день, когда юноша зашёл к Колетт, она кинула ему скомканный лист бумаги. На ней было написано: «Я тебя люблю». Юноша вернулся. С утра ей пришлось выгонять его — ради возможного счастья их двоих.

Колетт недолго оставалась одинокой. Однажды её машина заглохла. Мимо проезжал автовладелец по имени Морис Гудекет и остановился помочь даме. Дама была на шестнадцать лет его старше, поэтому никто не понял, как так вышло, что он женился. Третий брак был счастливым. И не потому, что Морис был богат — сын еврейского ювелира из Голландии. Колетт впервые по-настоящему любили в ответ. Им было суждено прожить вместе двадцать один год, пока смерть их не разлучит.

Но до того случилась Вторая мировая и оккупация. В дверь Гудекетов однажды постучали, и Мориса увели туда, откуда евреи не возвращались. Колетт было страшно просить за него — её дочь ушла в Сопротивление, — но она просила, пока он не вернулся домой.

Удивительно (или нет?), что любые пережитые ею потрясения превращались в новые тексты. Она писала, как дышала, она не могла по-другому. Всего за свою жизнь, как подсчитают уже потом, Колетт написала пятьдесят книг, четыре тома статей, и это, не считая пьес и пьесок...

После войны она, наконец, получила своё признание сполна. Была награждена орденом Почётного легиона, стала членом Королевской академии языка и литературы Бельгии и членом Гонкуровской академии (первая из женщин!) и с удовольствием приезжала на заседания на кресле-каталке.

Пандусов тогда ещё не было. В академию её вносил на руках Морис.

https://www.goodhouse.ru/family_and_children/psihologiya/pochemu-vy-ne-mozhete-poxudet-tajnye-vygody-lishnego-vesa/